ВОРОНЬЕ
Edgar Allan Poe = The Raven
Once upon a midnight dreary, while I pondered weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore,
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.
`'Tis some visitor,' I muttered, `tapping at my chamber door -
Only this, and nothing more.'
Ah, distinctly I remember it was in the bleak December,
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow; - vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow - sorrow for the lost Lenore -
For the rare and radiant maiden whom the angels named Lenore -
Nameless here for evermore.
And the silken sad uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me - filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating
`'Tis some visitor entreating entrance at my chamber door -
Some late visitor entreating entrance at my chamber door; -
This it is, and nothing more,'
Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
`Sir,' said I, `or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you' - here I opened wide the door; -
Darkness there, and nothing more.
Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before
But the silence was unbroken, and the darkness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, `Lenore!'
This I whispered, and an echo murmured back the word, `Lenore!'
Merely this and nothing more.
Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon again I heard a tapping somewhat louder than before.
`Surely,' said I, `surely that is something at my window lattice;
Let me see then, what thereat is, and this mystery explore -
Let my heart be still a moment and this mystery explore; -
'Tis the wind and nothing more!'
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately raven of the saintly days of yore.
Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door -
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door -
Perched, and sat, and nothing more.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
`Though thy crest be shorn and shaven, thou,' I said, `art sure no craven.
Ghastly grim and ancient raven wandering from the nightly shore -
Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!'
Quoth the raven, `Nevermore.'
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning - little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door -
Bird or beast above the sculptured bust above his chamber door,
With such name as `Nevermore.'
But the raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only,
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing further then he uttered - not a feather then he fluttered -
Till I scarcely more than muttered `Other friends have flown before -
On the morrow will he leave me, as my hopes have flown before.'
Then the bird said, `Nevermore.'
Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
`Doubtless,' said I, `what it utters is its only stock and store,
Caught from some unhappy master whom unmerciful disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore -
Till the dirges of his hope that melancholy burden bore
Of "Never-nevermore."'
But the raven still beguiling all my sad soul into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore -
What this grim, ungainly, gaunt, and ominous bird of yore
Meant in croaking `Nevermore.'
This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom's core;
This and more I sat divining, with my head at ease reclining
On the cushion's velvet lining that the lamp-light gloated o'er,
But whose velvet violet lining with the lamp-light gloating o'er,
She shall press, ah, nevermore!
Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
Swung by Seraphim whose foot-falls tinkled on the tufted floor.
`Wretch,' I cried, `thy God hath lent thee - by these angels he has sent thee
Respite - respite and nepenthe from thy memories of Lenore!
Quaff, oh quaff this kind nepenthe, and forget this lost Lenore!'
Quoth the raven, `Nevermore.'
`Prophet!' said I, `thing of evil! - prophet still, if bird or devil! -
Whether tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted -
On this home by horror haunted - tell me truly, I implore -
Is there - is there balm in Gilead? - tell me - tell me, I implore!'
Quoth the raven, `Nevermore.'
`Prophet!' said I, `thing of evil! - prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us - by that God we both adore -
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels named Lenore -
Clasp a rare and radiant maiden, whom the angels named Lenore?'
Quoth the raven, `Nevermore.'
`Be that word our sign of parting, bird or fiend!' I shrieked upstarting -
`Get thee back into the tempest and the Night's Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken! - quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!'
Quoth the raven, `Nevermore.'
And the raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that is dreaming,
And the lamp-light o'er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
Shall be lifted - nevermore!
= = = = = = = = = = = = = = = =
ПЕРЕВОДЫ И ПАРОДИИ
ВОРОН
(Перевод Владимира Жаботинского)
Как-то в полночь, утомленный, развернул я, полусонный,
Книгу странного ученья (мир забыл уже его) -
И взяла меня дремота; вдруг я вздрогнул отчего-то -
Словно стукнул тихо кто-то у порога моего.
"То стучится, - прошептал я, - гость у входа моего -
Путник, больше ничего".
Ясно помню всё как было: осень плакала уныло,
И в камине пламя стыло, под золой почти мертво…
Не светало… Что за муки! Не принес дурман науки
Мне забвенья о разлуке с девой сердца моего -
О Леноре: в Божьем хоре дева сердца моего -
Здесь, со мною - никого…
Шелест шелка, шум и шорох в мягких пурпуровых шторах
Жуткой, чуткой, странной дрожью пронизал меня всего;
И, борясь с тревогой смутной, заглушая страх минутный,
Повторил я: "Бесприютный там у входа моего -
Поздний странник постучался у порога моего -
Гость, и больше ничего".
Стихло сердце понемногу. Я направился к порогу,
Восклицая: "Вы простите - я промедлил оттого,
Что дремал в унылой скуке и проснулся лишь при стуке -
При неясном легком звуке у порога моего".
И широко распахнул я дверь жилища моего:
Мрак, и больше ничего.
Мрак бездонный озирая, там стоял я, замирая,
Полный дум, быть может, смертным не знакомых до того;
Но царила тьма сурово средь безмолвия ночного,
И единственное слово чуть прорезало его -
Зов: "Ленора" - Только эхо повторило мне его -
Эхо, больше ничего.
И, встревожен непонятно, я лишь шаг ступил обратно -
Снова стук уже слышнее, чем звучал он до того.
Я промолвил: "Это ставнем на шарнире стародавнем
Хлопнул ветер; вся беда в нем, весь секрет и колдовство.
Отпереть - и снова просто разрешится колдовство:
Ветер, больше ничего".
Распахнул я створ оконный - и, как царь в палате тронной,
Старый, статный черный Ворон важно выплыл из него;
Без поклона, плавно, гордо, он вступил легко и твердо, -
Воспарил, с осанкой лорда, к верху входа моего -
И вверху на бюст Паллады у порога моего
Сел - и больше ничего.
Черный гость на белом бюсте, - я, глядя, сквозь дымку грусти
Усмехнулся - так он строго на меня смотрел в упор.
"Вихрь измял тебя, но, право, ты взираешь величаво,
Словно князь ты, чья держава - ночь Плутоновых озер.
Как зовут тебя, владыка черных адовых озер?"
Он прокаркал: "Nevermore".
Изумился я немало: слово ясно прозвучало -
"Никогда"… Но что за имя? И бывало ль до сих пор,
Чтобы в доме средь пустыни сел на бледный бюст богини
Странный призрак черно-синий и вперил недвижный взор -
Старый, хмурый, черный Ворон, мрачный, вещий, тяжкий взор,
И названье: "Nevermore"?
Но, прокаркав это слово, вновь молчал уж он сурово,
Словно всю в нем вылил душу - и замкнул ее затвор.
Он сидел легко и статно, и шепнул я еле внятно:
"Завтра утром невозвратно улетит он на простор -
Как друзья - как все надежды - улетит он на простор…"
Каркнул Ворон: "Nevermore".
Содрогнулся я при этом, поражен таким ответом,
И сказал ему: "Наверно, господин твой с давних пор
Беспощадно и жестоко был постигнут гневом Рока
И, изверившись глубоко, Небесам послал укор,
И твердил взамен молитвы этот горестный укор,
Этот возглас - "Nevermore".
Он чернел на белом бюсте; я смотрел с улыбкой грусти,
Опустился тихо в кресла - дал мечте своей простор;
Мчались думы в беспорядке - и на бархатные складки
Я поник, ища разгадки: что принес он в мой шатер -
Что за правду мне привел он в сиротливый мой шатер
Этим скорбным "Nevermore"?
Я сидел, объятый думой, молчаливый и угрюмый
И смотрел в его горящий, пепелящий душу взор.
Мысль одна сменялась новой; в креслах замер я, суровый,
И на бархат их лиловый лампа свет лила в упор…
Не склониться ей на бархат, светом залитый в упор,
Не склониться - "Nevermore"…
Чу - провеяли незримо, словно крылья серафима -
Звон кадила - волны дыма - шорох ног о мой ковер…
"Это небо за моленья шлет мне чашу исцеленья,
Чашу мира и забвенья, сердцу волю и простор!
Дай - я выпью и забуду, и верну душе простор!"
Каркнул Ворон: "Nevermore".
"Адский дух иль тварь земная, - произнес я, замирая, -
Кто бы, сам тебя ли дьявол или вихрей буйный спор,
Ни занес, пророк пернатый, в этот дом навек проклятый,
Над которым в час утраты грянул Божий приговор, -
Отвечай мне: есть прощенье? Истечет ли приговор?"
Каркнул Ворон: "Nevermore".
"Адский дух иль тварь земная, - повторил я, замирая, -
Отвечай мне: там, за гранью, в Небесах, где всё - простор,
И лазурь, и свет янтарный, - там найду ль я, благодарный,
Душу девы лучезарной, взятой Богом в Божий хор, -
Душу той, кого Ленорой именует Божий хор?"
Каркнул Ворон: "Nevermore!"
Я вскочил: "Ты лжешь, Нечистый! В царство Ночи вновь умчись ты,
Унеси во тьму с собою ненавистный свой убор -
Этих перьев цвет надгробный, черной лжи твоей подобный, -
Этот жуткий, едкий, злобный, пепелящий душу взор!
Дай мне мир моей пустыни, дай забыть твой клич и взор!"
Каркнул Ворон: "Nevermore!"
И сидит, сидит с тех пор он, неподвижный черный Ворон -
Над дверьми, на белом бюсте он сидит еще с тех пор,
Злыми взорами блистая, - верно, так, о злом мечтая,
Смотрит демон; тень густая грузно пала на ковер,
И душе из этой тени, что ложится на ковер,
Не подняться - "Nevermore!"…
= = = = = = = = = = = = = = = =
Игорь Иртеньев
СТРАННЫЙ ГОСТЬ (А.Кучаеву)
Как-то утром за обедом засиделся я с соседом,
Что живет со мною рядом на другом конце страны,
Был сырой осенний вечер зимней скукою отмечен,
Но вплетались краски лета в синь зеленой белизны.
Не в преддверье ли весны?
Помню, темой разговора были тезы Кьеркегора
И влияние кагора на движение светил.
Нить беседы прихотливо извивалась и на диво
Обстановка климатила и сосед был очень мил -
Он практически не пил.
Словом, было все прекрасно, но, однако, не напрасно
Я от тяжести неясной все отделаться не мог.
Тишину моей гостиной вдруг нарушил очень длинный
И достаточно противный электрический звонок.
Кто вступил на мой порог?
Кто же этот гость нежданный, что с настойчивостью странной
В этот вечер столь туманный нарушает мой покой?
Это кто возник из ночи и на кнопку давит очень?
Неужели на мерзавца нет управы никакой?
А милиция на кой?!
Звон меж тем раздался снова. - Что за наглость, право слово?! -
И нахмурив бровь сурово, повернул я ключ в замке.
Предо мною на пороге неулыбчивый и строгий
Вырос странник одинокий в старомодном сюртуке
С черной птицей на руке.
Позабытые страницы мне напомнил облик птицы,
Утлой памяти границы вдруг раздвинулись на миг,
Вспомнил я: все это было - "...мрак, декабрь, ненастье выло..."
И как будто из могилы доносился хриплый крик,
Вызывавший нервный тик.
Уловив мое смятенье, он шагнул вперед из тени:
- Извините, вы Иртеньев? У меня к вам разговор:
Мой кисет, увы, непрочен, а табак дождем подмочен,
Что вы курите, короче? Я ответил: "Беломор".
- Боже мой, какой позор!
Прошептал он с возмущеньем и, обдав меня презреньем,
Устремился по ступеням темной лестницы во двор.
Хлопнув дверью что есть мочи, из подъезда вышел прочь он
И исчез, но с этой ночи не курю я "Беломор".
Никогда, о nevermore!
=========================================
Николай Глазков
ВОРОН
Черный ворон, черный дьявол,
Мистицизму научась.
Прилетел на белый мрамор
В час полночный, черный час.
Я спросил его: - Удастся
Мне в ближайшие года
Где-нибудь найти богатство?-
Он ответил: - Никогда!
Я сказал: - В богатстве мнимом
Сгинет лет моих орда,
Все же буду я любимым?-
Он ответил: - Никогда!
Я сказал: - Невзгоды часты,
Неудачник я всегда.
Но друзья добьются счастья?-
Он ответил: - Никогда!
________Вариант :
............Я сказал: — Пусть в личной жизни
............Неудачник я всегда.
............Но народы в коммунизме
............Сыщут счастье? — Никогда!
И на все мои вопросы,
Где возможны "нет" и "да",
Отвечал вещатель грозный
Безутешным НИКОГДА!..
Я спросил: - Какие в Чили
Существуют города?-
Он ответил: - Никогда!-
И его разоблачили!
1938
====================================
Александр Есенин-Вольпин
ВОРОН
Как-то ночью, в час террора, я читал впервые Мора,
Чтоб Утопии незнанье мне не ставили в укор.
В скучном, длинном описанье я искал упоминанья
Об арестах за блужданье в той стране, не знавшей ссор -
Потому что для блужданья никаких не надо ссор.
Но глубок ли Томас Мор?
... Я вникал в уклад народа, в чьей стране мерзка свобода...
Вдруг как будто постучали... Кто так поздно? Что за вздор!
И в сомненьи и в печали я шептал: "То друг едва ли,
Всех друзей давно услали... Хорошо бы просто вор!
И, в восторге от надежды, я сказал: Войдите, вор!
Кто-то каркнул: Nevermore!
... Все я понял. Ну, конечно, старый Ворон! И поспешно
Я открыл окно - и вот он, статный ворон давних пор!
Он кудахнул в нетерпенье, озирая помещенье...
Я сказал тогда в смущенье: Что ж, присядьте на ковер;
В этом доме нет Паллады, так что сядьте на ковер -
Вот ковер, and nothing more!
И нелепо и понуро он уселся, словно кура...
Но потом нашлась Паллада - да, велик мой книжный сор!
И взлетел и снова сел он - черный, как из смоли сделан,
Он глядел, как сонный демон, тыча клювом в титул "Мор",
Но внезапно оживился, стукнул клювом в титул "Мор"
И промолвил: Nevermore!
... Я подпрыгнул. О, Плутонец! Молчаливый как тевтонец!
Ты взлетел, взглянул - и сразу, тонкий, едкий приговор!
Ты - мудрец, не корчи мину, - но открой хоть половину:
Как пройти в твою пучину? Потому что с давних пор
Я боюсь другой пучины в царстве, грязном с давних пор...
Каркнул Ворон: Nevermore!
- Ворон, Ворон! Вся планета ждет солдата, не поэта -
Вам в Плутонии, пожалуй, непонятен наш раздор!
О, какой грядущий гений об эпохе наших рвений
Сочинит венец творений, зло используя фольклор -
И, пожалуй, первым делом нами созданный фольклор!
Каркнул Ворон: Nevermore!
- О Пророк, не просто птица! В нетерпенье есть граница,
И тогда берут Вольтера - или бомбу и топор.
Мы бледнели от позора - так, пускай не слишком скоро,
Ведь у нас разгар террора, - но придет ли Термидор?
... Пал Дантон и Робеспьера поразил же Термидор!
Каркнул Ворон: Nevermore!
- О Пророк, не просто птица! Есть ли ныне заграница,
Где свободный об искусстве не опасен разговор?
Если есть, то добегу ли я в тот край, не встретив пули?
В Нидерландах ли, в Перу ли я решил бы старый спор -
Романтизма с реализмом до сих пор не кончен спор!
Каркнул Ворон: Nevermore!
"Никогда!" - сказала птица... За морями заграница...
... Тут вломились два солдата, сонный дворник и майор...
Перед ними я не шаркнул, одному в лицо лишь харкнул, -
Но зато как просто гаркнул черный ворон: Nevermore!
И вожу, вожу я тачку, повторяя: Nevermore...
Не подняться... Nevermore!
21/2-1948
Once upon a midnight dreary, while I pondered weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten lore,
While I nodded, nearly napping, suddenly there came a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my chamber door.
`'Tis some visitor,' I muttered, `tapping at my chamber door -
Only this, and nothing more.'
Ah, distinctly I remember it was in the bleak December,
And each separate dying ember wrought its ghost upon the floor.
Eagerly I wished the morrow; - vainly I had sought to borrow
From my books surcease of sorrow - sorrow for the lost Lenore -
For the rare and radiant maiden whom the angels named Lenore -
Nameless here for evermore.
And the silken sad uncertain rustling of each purple curtain
Thrilled me - filled me with fantastic terrors never felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood repeating
`'Tis some visitor entreating entrance at my chamber door -
Some late visitor entreating entrance at my chamber door; -
This it is, and nothing more,'
Presently my soul grew stronger; hesitating then no longer,
`Sir,' said I, `or Madam, truly your forgiveness I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my chamber door,
That I scarce was sure I heard you' - here I opened wide the door; -
Darkness there, and nothing more.
Deep into that darkness peering, long I stood there wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared to dream before
But the silence was unbroken, and the darkness gave no token,
And the only word there spoken was the whispered word, `Lenore!'
This I whispered, and an echo murmured back the word, `Lenore!'
Merely this and nothing more.
Back into the chamber turning, all my soul within me burning,
Soon again I heard a tapping somewhat louder than before.
`Surely,' said I, `surely that is something at my window lattice;
Let me see then, what thereat is, and this mystery explore -
Let my heart be still a moment and this mystery explore; -
'Tis the wind and nothing more!'
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt and flutter,
In there stepped a stately raven of the saintly days of yore.
Not the least obeisance made he; not a minute stopped or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my chamber door -
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber door -
Perched, and sat, and nothing more.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance it wore,
`Though thy crest be shorn and shaven, thou,' I said, `art sure no craven.
Ghastly grim and ancient raven wandering from the nightly shore -
Tell me what thy lordly name is on the Night's Plutonian shore!'
Quoth the raven, `Nevermore.'
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse so plainly,
Though its answer little meaning - little relevancy bore;
For we cannot help agreeing that no living human being
Ever yet was blessed with seeing bird above his chamber door -
Bird or beast above the sculptured bust above his chamber door,
With such name as `Nevermore.'
But the raven, sitting lonely on the placid bust, spoke only,
That one word, as if his soul in that one word he did outpour.
Nothing further then he uttered - not a feather then he fluttered -
Till I scarcely more than muttered `Other friends have flown before -
On the morrow will he leave me, as my hopes have flown before.'
Then the bird said, `Nevermore.'
Startled at the stillness broken by reply so aptly spoken,
`Doubtless,' said I, `what it utters is its only stock and store,
Caught from some unhappy master whom unmerciful disaster
Followed fast and followed faster till his songs one burden bore -
Till the dirges of his hope that melancholy burden bore
Of "Never-nevermore."'
But the raven still beguiling all my sad soul into smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird of yore -
What this grim, ungainly, gaunt, and ominous bird of yore
Meant in croaking `Nevermore.'
This I sat engaged in guessing, but no syllable expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my bosom's core;
This and more I sat divining, with my head at ease reclining
On the cushion's velvet lining that the lamp-light gloated o'er,
But whose velvet violet lining with the lamp-light gloating o'er,
She shall press, ah, nevermore!
Then, methought, the air grew denser, perfumed from an unseen censer
Swung by Seraphim whose foot-falls tinkled on the tufted floor.
`Wretch,' I cried, `thy God hath lent thee - by these angels he has sent thee
Respite - respite and nepenthe from thy memories of Lenore!
Quaff, oh quaff this kind nepenthe, and forget this lost Lenore!'
Quoth the raven, `Nevermore.'
`Prophet!' said I, `thing of evil! - prophet still, if bird or devil! -
Whether tempter sent, or whether tempest tossed thee here ashore,
Desolate yet all undaunted, on this desert land enchanted -
On this home by horror haunted - tell me truly, I implore -
Is there - is there balm in Gilead? - tell me - tell me, I implore!'
Quoth the raven, `Nevermore.'
`Prophet!' said I, `thing of evil! - prophet still, if bird or devil!
By that Heaven that bends above us - by that God we both adore -
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels named Lenore -
Clasp a rare and radiant maiden, whom the angels named Lenore?'
Quoth the raven, `Nevermore.'
`Be that word our sign of parting, bird or fiend!' I shrieked upstarting -
`Get thee back into the tempest and the Night's Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul hath spoken!
Leave my loneliness unbroken! - quit the bust above my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form from off my door!'
Quoth the raven, `Nevermore.'
And the raven, never flitting, still is sitting, still is sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that is dreaming,
And the lamp-light o'er him streaming throws his shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating on the floor
Shall be lifted - nevermore!
= = = = = = = = = = = = = = = =
ПЕРЕВОДЫ И ПАРОДИИ
ВОРОН
(Перевод Владимира Жаботинского)
Как-то в полночь, утомленный, развернул я, полусонный,
Книгу странного ученья (мир забыл уже его) -
И взяла меня дремота; вдруг я вздрогнул отчего-то -
Словно стукнул тихо кто-то у порога моего.
"То стучится, - прошептал я, - гость у входа моего -
Путник, больше ничего".
Ясно помню всё как было: осень плакала уныло,
И в камине пламя стыло, под золой почти мертво…
Не светало… Что за муки! Не принес дурман науки
Мне забвенья о разлуке с девой сердца моего -
О Леноре: в Божьем хоре дева сердца моего -
Здесь, со мною - никого…
Шелест шелка, шум и шорох в мягких пурпуровых шторах
Жуткой, чуткой, странной дрожью пронизал меня всего;
И, борясь с тревогой смутной, заглушая страх минутный,
Повторил я: "Бесприютный там у входа моего -
Поздний странник постучался у порога моего -
Гость, и больше ничего".
Стихло сердце понемногу. Я направился к порогу,
Восклицая: "Вы простите - я промедлил оттого,
Что дремал в унылой скуке и проснулся лишь при стуке -
При неясном легком звуке у порога моего".
И широко распахнул я дверь жилища моего:
Мрак, и больше ничего.
Мрак бездонный озирая, там стоял я, замирая,
Полный дум, быть может, смертным не знакомых до того;
Но царила тьма сурово средь безмолвия ночного,
И единственное слово чуть прорезало его -
Зов: "Ленора" - Только эхо повторило мне его -
Эхо, больше ничего.
И, встревожен непонятно, я лишь шаг ступил обратно -
Снова стук уже слышнее, чем звучал он до того.
Я промолвил: "Это ставнем на шарнире стародавнем
Хлопнул ветер; вся беда в нем, весь секрет и колдовство.
Отпереть - и снова просто разрешится колдовство:
Ветер, больше ничего".
Распахнул я створ оконный - и, как царь в палате тронной,
Старый, статный черный Ворон важно выплыл из него;
Без поклона, плавно, гордо, он вступил легко и твердо, -
Воспарил, с осанкой лорда, к верху входа моего -
И вверху на бюст Паллады у порога моего
Сел - и больше ничего.
Черный гость на белом бюсте, - я, глядя, сквозь дымку грусти
Усмехнулся - так он строго на меня смотрел в упор.
"Вихрь измял тебя, но, право, ты взираешь величаво,
Словно князь ты, чья держава - ночь Плутоновых озер.
Как зовут тебя, владыка черных адовых озер?"
Он прокаркал: "Nevermore".
Изумился я немало: слово ясно прозвучало -
"Никогда"… Но что за имя? И бывало ль до сих пор,
Чтобы в доме средь пустыни сел на бледный бюст богини
Странный призрак черно-синий и вперил недвижный взор -
Старый, хмурый, черный Ворон, мрачный, вещий, тяжкий взор,
И названье: "Nevermore"?
Но, прокаркав это слово, вновь молчал уж он сурово,
Словно всю в нем вылил душу - и замкнул ее затвор.
Он сидел легко и статно, и шепнул я еле внятно:
"Завтра утром невозвратно улетит он на простор -
Как друзья - как все надежды - улетит он на простор…"
Каркнул Ворон: "Nevermore".
Содрогнулся я при этом, поражен таким ответом,
И сказал ему: "Наверно, господин твой с давних пор
Беспощадно и жестоко был постигнут гневом Рока
И, изверившись глубоко, Небесам послал укор,
И твердил взамен молитвы этот горестный укор,
Этот возглас - "Nevermore".
Он чернел на белом бюсте; я смотрел с улыбкой грусти,
Опустился тихо в кресла - дал мечте своей простор;
Мчались думы в беспорядке - и на бархатные складки
Я поник, ища разгадки: что принес он в мой шатер -
Что за правду мне привел он в сиротливый мой шатер
Этим скорбным "Nevermore"?
Я сидел, объятый думой, молчаливый и угрюмый
И смотрел в его горящий, пепелящий душу взор.
Мысль одна сменялась новой; в креслах замер я, суровый,
И на бархат их лиловый лампа свет лила в упор…
Не склониться ей на бархат, светом залитый в упор,
Не склониться - "Nevermore"…
Чу - провеяли незримо, словно крылья серафима -
Звон кадила - волны дыма - шорох ног о мой ковер…
"Это небо за моленья шлет мне чашу исцеленья,
Чашу мира и забвенья, сердцу волю и простор!
Дай - я выпью и забуду, и верну душе простор!"
Каркнул Ворон: "Nevermore".
"Адский дух иль тварь земная, - произнес я, замирая, -
Кто бы, сам тебя ли дьявол или вихрей буйный спор,
Ни занес, пророк пернатый, в этот дом навек проклятый,
Над которым в час утраты грянул Божий приговор, -
Отвечай мне: есть прощенье? Истечет ли приговор?"
Каркнул Ворон: "Nevermore".
"Адский дух иль тварь земная, - повторил я, замирая, -
Отвечай мне: там, за гранью, в Небесах, где всё - простор,
И лазурь, и свет янтарный, - там найду ль я, благодарный,
Душу девы лучезарной, взятой Богом в Божий хор, -
Душу той, кого Ленорой именует Божий хор?"
Каркнул Ворон: "Nevermore!"
Я вскочил: "Ты лжешь, Нечистый! В царство Ночи вновь умчись ты,
Унеси во тьму с собою ненавистный свой убор -
Этих перьев цвет надгробный, черной лжи твоей подобный, -
Этот жуткий, едкий, злобный, пепелящий душу взор!
Дай мне мир моей пустыни, дай забыть твой клич и взор!"
Каркнул Ворон: "Nevermore!"
И сидит, сидит с тех пор он, неподвижный черный Ворон -
Над дверьми, на белом бюсте он сидит еще с тех пор,
Злыми взорами блистая, - верно, так, о злом мечтая,
Смотрит демон; тень густая грузно пала на ковер,
И душе из этой тени, что ложится на ковер,
Не подняться - "Nevermore!"…
= = = = = = = = = = = = = = = =
Игорь Иртеньев
СТРАННЫЙ ГОСТЬ (А.Кучаеву)
Как-то утром за обедом засиделся я с соседом,
Что живет со мною рядом на другом конце страны,
Был сырой осенний вечер зимней скукою отмечен,
Но вплетались краски лета в синь зеленой белизны.
Не в преддверье ли весны?
Помню, темой разговора были тезы Кьеркегора
И влияние кагора на движение светил.
Нить беседы прихотливо извивалась и на диво
Обстановка климатила и сосед был очень мил -
Он практически не пил.
Словом, было все прекрасно, но, однако, не напрасно
Я от тяжести неясной все отделаться не мог.
Тишину моей гостиной вдруг нарушил очень длинный
И достаточно противный электрический звонок.
Кто вступил на мой порог?
Кто же этот гость нежданный, что с настойчивостью странной
В этот вечер столь туманный нарушает мой покой?
Это кто возник из ночи и на кнопку давит очень?
Неужели на мерзавца нет управы никакой?
А милиция на кой?!
Звон меж тем раздался снова. - Что за наглость, право слово?! -
И нахмурив бровь сурово, повернул я ключ в замке.
Предо мною на пороге неулыбчивый и строгий
Вырос странник одинокий в старомодном сюртуке
С черной птицей на руке.
Позабытые страницы мне напомнил облик птицы,
Утлой памяти границы вдруг раздвинулись на миг,
Вспомнил я: все это было - "...мрак, декабрь, ненастье выло..."
И как будто из могилы доносился хриплый крик,
Вызывавший нервный тик.
Уловив мое смятенье, он шагнул вперед из тени:
- Извините, вы Иртеньев? У меня к вам разговор:
Мой кисет, увы, непрочен, а табак дождем подмочен,
Что вы курите, короче? Я ответил: "Беломор".
- Боже мой, какой позор!
Прошептал он с возмущеньем и, обдав меня презреньем,
Устремился по ступеням темной лестницы во двор.
Хлопнув дверью что есть мочи, из подъезда вышел прочь он
И исчез, но с этой ночи не курю я "Беломор".
Никогда, о nevermore!
=========================================
Николай Глазков
ВОРОН
Черный ворон, черный дьявол,
Мистицизму научась.
Прилетел на белый мрамор
В час полночный, черный час.
Я спросил его: - Удастся
Мне в ближайшие года
Где-нибудь найти богатство?-
Он ответил: - Никогда!
Я сказал: - В богатстве мнимом
Сгинет лет моих орда,
Все же буду я любимым?-
Он ответил: - Никогда!
Я сказал: - Невзгоды часты,
Неудачник я всегда.
Но друзья добьются счастья?-
Он ответил: - Никогда!
________Вариант :
............Я сказал: — Пусть в личной жизни
............Неудачник я всегда.
............Но народы в коммунизме
............Сыщут счастье? — Никогда!
И на все мои вопросы,
Где возможны "нет" и "да",
Отвечал вещатель грозный
Безутешным НИКОГДА!..
Я спросил: - Какие в Чили
Существуют города?-
Он ответил: - Никогда!-
И его разоблачили!
1938
====================================
Александр Есенин-Вольпин
ВОРОН
Как-то ночью, в час террора, я читал впервые Мора,
Чтоб Утопии незнанье мне не ставили в укор.
В скучном, длинном описанье я искал упоминанья
Об арестах за блужданье в той стране, не знавшей ссор -
Потому что для блужданья никаких не надо ссор.
Но глубок ли Томас Мор?
... Я вникал в уклад народа, в чьей стране мерзка свобода...
Вдруг как будто постучали... Кто так поздно? Что за вздор!
И в сомненьи и в печали я шептал: "То друг едва ли,
Всех друзей давно услали... Хорошо бы просто вор!
И, в восторге от надежды, я сказал: Войдите, вор!
Кто-то каркнул: Nevermore!
... Все я понял. Ну, конечно, старый Ворон! И поспешно
Я открыл окно - и вот он, статный ворон давних пор!
Он кудахнул в нетерпенье, озирая помещенье...
Я сказал тогда в смущенье: Что ж, присядьте на ковер;
В этом доме нет Паллады, так что сядьте на ковер -
Вот ковер, and nothing more!
И нелепо и понуро он уселся, словно кура...
Но потом нашлась Паллада - да, велик мой книжный сор!
И взлетел и снова сел он - черный, как из смоли сделан,
Он глядел, как сонный демон, тыча клювом в титул "Мор",
Но внезапно оживился, стукнул клювом в титул "Мор"
И промолвил: Nevermore!
... Я подпрыгнул. О, Плутонец! Молчаливый как тевтонец!
Ты взлетел, взглянул - и сразу, тонкий, едкий приговор!
Ты - мудрец, не корчи мину, - но открой хоть половину:
Как пройти в твою пучину? Потому что с давних пор
Я боюсь другой пучины в царстве, грязном с давних пор...
Каркнул Ворон: Nevermore!
- Ворон, Ворон! Вся планета ждет солдата, не поэта -
Вам в Плутонии, пожалуй, непонятен наш раздор!
О, какой грядущий гений об эпохе наших рвений
Сочинит венец творений, зло используя фольклор -
И, пожалуй, первым делом нами созданный фольклор!
Каркнул Ворон: Nevermore!
- О Пророк, не просто птица! В нетерпенье есть граница,
И тогда берут Вольтера - или бомбу и топор.
Мы бледнели от позора - так, пускай не слишком скоро,
Ведь у нас разгар террора, - но придет ли Термидор?
... Пал Дантон и Робеспьера поразил же Термидор!
Каркнул Ворон: Nevermore!
- О Пророк, не просто птица! Есть ли ныне заграница,
Где свободный об искусстве не опасен разговор?
Если есть, то добегу ли я в тот край, не встретив пули?
В Нидерландах ли, в Перу ли я решил бы старый спор -
Романтизма с реализмом до сих пор не кончен спор!
Каркнул Ворон: Nevermore!
"Никогда!" - сказала птица... За морями заграница...
... Тут вломились два солдата, сонный дворник и майор...
Перед ними я не шаркнул, одному в лицо лишь харкнул, -
Но зато как просто гаркнул черный ворон: Nevermore!
И вожу, вожу я тачку, повторяя: Nevermore...
Не подняться... Nevermore!
21/2-1948
posted by david at 6:07 PM
<< Home